Оливье Ассаяс
Судно, зачерпнувшее воду всеми бортами.
В 2014 году он выпустил один из своих самых красивых фильмов, «Сильс Мария». Он также чуть было не снял седьмой, в Торонто, с Робертом Де Ниро и Робертом Паттинсоном . Но 10 октября пришло электронное письмо…
10 октября, 2014 года, Нью-Йорк, утро, 7 часов, 30 минут. Я в такси, между своим отелем-Columbus Circle,около Центрального Парка, -Отелем Гринвич, в нижней части города, в Трибеке, где у меня назначена встреча с Робертом Де Ниро. Оказывается, он собственность этого роскошного отеля, и всего квартала, который также вмещает ресторан, Трибека Гриль, и главные офисы объединений киностудий, таких как Трибека Фестиваль и т.д. Я не очень бодр: накануне, был показ фильма «Облака Зильс-Марии» на Нью-Йоркском кинофестивале. Сразу же после, дистрибьютор организовал банкет, продлившийся допоздна.
В общем, уже семь недель, как я уехал из Парижа в Торонто, где я готовлю фильм, съемки которого должны начаться 23 октября. «Глаз Идола» (знаменитый бриллиант, принадлежащий ювелиру из Чикаго) навеян реальными фактами (происшествиями), противостояния между новым поколением грабителей и устаревающей мафией, в эпоху Джимми Картера и «Лихорадки субботнего вечера». Изначально, это расследование, опубликованное в 2009 в «Плейбое» специализировавшимся в этом журналистом, Илелем Левиным. С его помощью, я восстановил факты, свидетельские показания, я очистил все детали, до того, чтобы понять, что практически ничего не действовало по плану и под внешним обликом обнаруживались неясности, тайны, ошибки свидетельских показаний, в общем, большая тень, настолько смущающая, что она свидетельствовала о способностях организованной преступности в дезинформации в эпоху, когда отголоски ее разветвлений доносились изнутри судебного аппарата и вплоть до верхушки муниципального управления. Одним словом, я увлёкся этой исследовательской работой, которая позволяла мне понять внутреннее устройство Америки, и сколько я - как я теперь обнаружил- игнорировал до этого момента. Это меня и привело к написанию-именно на английском, первый раз- длинного сценария, сложного и детализированного способом в такой же достоверной манере, как и возможное роковое стечение сложных обстоятельств, приведшие к серии расправ, которые, разумеется, оставили след в сознании , но которые до сих пор остаются загадкой для судебных инстанций.
По практическим соображениям,- что также значит, по финансовым-мы быстро отказались снимать в Чикаго, где американские, избыточные (тучные), ультрапрофсоюзные представители– не в смысле, что они были защищены своими профсоюзами, а в смысле, что профсоюзы шантажировали кинематограф – катапультировали бюджет на высоты, делающие кинопроизводство немыслимым. С другой стороны границы, в Канаде, на другом берегу Больших озер, Торонто-более уютная для кино территория, скажем, более гибкая, и его пригороды очень похожи на пригороды Чикаго.
В результате, я разместился в «отельной резиденции», в Йорквиле, жилом квартале в центре Торонто. Каждое утро, моя личная ассистентка Миранда приходила за мной, чтобы отвести меня на студию Revival, где наш офис занимал целый этаж мрачного барачного лагеря постройки 70-х годов, расположенного посередине нигде.Он был тем более мрачен, что тогда, из-за саммита Большой двадцатки (G20) в 2010, здания были упразднены и туда быстро поместили в заключение бунтовщиков. Но, в конце концов, все киностудии мрачные. Таким образом, впервые, у меня был личный ассистент: я ничего не просил, это действительно так. Миранда – студентка-киношник, полагаю, ей платят гроши. У нее есть приятель, который ей записывает миксы инди-рока, с предпочтением редких психоделических композиций 60-х. Они прослушиваются в машине. Это создает нам основательную почву для взаимопонимания. В противном случае я себе ломаю голову, чем занять ее, чтобы избежать того, чтобы она умерла от скуки: корректировка данных в моем компе, то там, то здесь вносить правки в сценарий, организация моего рабочего расписания, прочие вещи, которые я, как и все, без проблем могу сделать сам в повседневной жизни.
Итак, я обзавелся помощником, с 25 августа, когда я выгрузился Канаде в мальстриме, где меня таскали за собой направо и налево, чтобы показать пейзаж в Торонто, также, как и в Гамильтоне (час дороги в направлении Ниагарского водопада), или ещё в Чикаго, чтобы провести там кастинг, как и в Нью-Йорк, где я должен был также заниматься, насколько мог, сложным делом: Роберт де Ниро.
В самом деле, я забыл сказать, что «Глаз идола» - это большая величина, это фильм об эпохе - производство довольно обременительное, бюджет которого вертелся, как волчок на веревочке-между 23 и 25 миллионами долларов, -в евро было меньше, но всё равно прилично – и звездами которого были Роберт Паттинсон, Рейчел Уайз и Роберт де Ниро.
Последний должен был сыграть Тони «Джо Баттерс» Аккардо, мифического босса мафии Чикаго (которую называли «Синдикат»), на протяжении довольно приличной части второй половины ХХ века. Некто картинный а-ля Крестный отец, но при этом-власть, которая принималась во внимание-вплоть до Лас-Вегаса, которая проникала в политический механизм и которая делала его одним из самых влиятельных людей своего времени.
Это также один из ключевых персонажей фильма, но у него только шесть эпизодов. Они – я надеюсь на это – замечательные, но это только одна из деталей Лего. С самого начала Де Ниро желал, чтобы я переработал его диалоги в более идиоматическую манеру, с помощью автора, более знакомого, чем я – это не сложно – с местным жаргоном той давней эпохи; и чтобы я углубился с ним в документальную работу, с целью воссоздать Тони Аккардо не романтическим, каким я его написал, а приближенным, насколько возможно, к реальности.
Поначалу он предложил Дэвида Мэмета, поскольку он из Чикаго, но его стиль, слишком литературный, был для меня не слишком убедительным, также ориентирвоались на имя Теренса Винтера («Волк с Уолл-Стрит»). Это мне казалось несоразмерным-идти к нему, чтобы переписать несколько сцен на устаревшем на жаргоне, но почему нет.
Таким образом, месяцем ранее, 14 сентября, я оказался в Чикаго, в компании Де Ниро и Теренса Винтера - они прилетели из Нью-Йорка на частном самолете, я-из Торонто, -в пиццерии Мелроуз Парк, вместе с Бернаром Бруно, в возрасте 92 лет, бывшим адвокатом Аккардо и принесший нам фото своего босса в пижаме. Кроме того, с нами были Джанни Руссо и Джон Нитти, в молодости таскавшие чемоданы с наличными для Синдиката; несколько других не менее значительных мафиози дополняли компанию, сидящую за столом.
В другое время – регулярно - я снимал телефонную трубку, чтобы наткнуться на мою ассистентку, которая мне говорила: «У вас есть время поговорить с Бобом?» Трудно сказать «нет». Она нас соединяла, и - всё могло случиться,- начиналась телефонная конференция со следователем, адвокатом, агентом ФБР, которые пересекались, были приближены, знали Тони Аккардо, и которых я должен был с пристрастием допросить – сам он вступал в беседу очень редко - с целью получить деталь, нюанс, высказывание, которые помогли бы ему дополнить его познания сокровенной сущности персонажа.
Таким образом, однажды, триумфально, он обнаружил, что у Аккардо между большим и указательным пальцем была татуировка в виде птицы-исследования завершены, он был уверен (я полагаю, ему это подтвердила внучка Аккардо, она работает в кино, она ассистентка режиссера), что он ее себе сделал в Атлантик- Сити, примерно в возрасте 20 лет. Также я рассказывал ценную информацию Дани, нашей документалистке, поручив ей установить, какой тип татуировки-птицы мог быть вероятнее всего сделан в те годы в Атлантик-Сити. На следующий день, мы разместили увеличенные фото, сфокусированные на руках Аккардо, в сборник татуировок, соответствующих эпохе и месту, как и информационный текст, анализирующий символическое значение птиц у прежних гангстеров.
Утром 10 октября нас там уже не было.
Мы были на –дцатой (автор так и сказал-прим. Перевод.) примерке, чтобы привести в порядок складки на брюках или точное положение узла на галстуке, в сопровождении Юргена Дёринга, нашего главного костюмера, и обслуживающего персонала Де Ниро – костюмерши, парикмахера, гримерши, стилиста, которые следуют за ним из фильма в фильм. В эту пятницу, встреча была назначена на раннее утро, чтобы позволить ему потом уехать на выходные. Меня это вполне устраивало по мере того, что я должен был посвятить остаток дня тому, чтобы подтвердить перед СМИ Штатов продвижение «Облаков Зильс-Марии» перед тем, как представить второй проект на фестивале - в этот раз только с Жюльетт Бинош, Кристен Стюарт тем временем улетела в Лос-Анджелес – и прыгнуть затем в такси в направлении аэропорта. Я летел вечерним самолетом в Париж, моим первым с августа рейсом-туда и обратно - я задыхался.
В такси, подвозившем меня к Отелю Гринвич, я включил телефон – я уже довольно давно этого не делал без чувства опасения – из-за несоответствия расписания. В действительности, оказывается, что «Глаз идола» был в составе большой части, финансируемой с помощью одной компании в Лос-Анджелесе, с которой наш продюсер, Шарль Жилибер, поспешно заключил договор. Это было, в общем, в час, когда мы оставались в бездействии, а Голливуд в полной активности, когда замышлялись худшие из плохих дел: угрозы, ультиматумы, клевета, дезинформация, одним словом, всё, что составляет основу речи американской индустрии, мы обнаруживали, вообще говоря, при вставании с постели. У меня, как и у Шарля, вошло в привычку ощущение сжавшегося желудка перед началом дня.
Итак, в это утро, среди обычного вороха хлама было два примечательных мейла. Первое пришло от адвоката из Лос-Анджелеса – я с ним никогда не встречался, он занимается положенными по закону делами нашего финансиста – на нем было указано время полуночи, и оно было адресовано Шарлю, который мне его переслал, поскольку, оно затрагивало в первую очередь меня: его руководитель в одностороннем порядке решил отклонить наши недельные съемки, и это - без какой-либо логичной причины. Я освобождаю читателя от юридической болтовни, предназначенной специально для того, чтобы скрыться от последствий глупого и очень дорогостоящего решения: продления заработной платы, оплаты локаций, различные расходы за одну неделю серьезно утяжелили бюджет фильма. Согласно этим изворотливым рассуждениям, именно съемочная команда фильма ответственна за такое решение, представленное неизбежным, Шарль и я - в первую очередь, также, это было из-за нашего дохода, который должно быть, тратился на развлечения, из-за чего появилась добавочная стоимость; у нас было шесть часов, чтобы подтвердить эти условия, этот перенос, промах, из-за которого кинопроизводство вот-вот должны были в самом деле остановить, и - сотня людей, оказавшихся перед безработицей. Добро пожаловать в мою повседневную жизнь осенью 2014.
Бесполезно вдаваться в сомнительные детали, о том, что съемки фильма остановили не прямо в этот день, а двумя неделями позже, 23 октября, потом вернули на рельсы, потом снова остановили, раз и всё, 2 ноября. Но именно в это утро, в этом такси, я понял главное: мы потеряли контроль над фильмом и отныне его существование или несуществование находилось в руках непроницаемых финансистов в Лос-Анджелесе, которых мы едва знали, и к которым ни у кого здравомыслящего не было бы и доли доверия. Одним словом, было очень плохо, тем более, что за напыщенным красноречием настоящее послание было прозрачно, как горная вода: съемки нужно было отсрочить под другой причине - наши финансисты были на мели и не могли обеспечить исполнение обязательств следующей недели. Нужно сказать, что речь шла не о незначительных суммах, говорилось о нескольких миллионах долларов. Неспособные обеспечить выполнение своих обязательств, они купили себе неделю, чтобы попытаться собрать деньги. Это в такт их надежд и их разочарований, пережитых в течение последующих недель, пытались удержать на плаву корабль, зачерпнувший воду всеми бортами сразу.
Не очень трудно представить, ценой каких усилий я создавал иллюзию, делая вид, что сконцентрирован на нюансах примерок Де Ниро, окрашивания его волос, или его бровей. Или позднее, в течение дня, сомнамбулическое состояние, в котором я подтвердил промоушн «Облаков Зильс-Марии», привлекая поочередно Лос-Анджелес, Торонто и Париж, на каждом промежутке, на котором мне давал полномочия наш пресс-атташе, Сюзан Норже, которая делала всё от себя зависящее, чтобы нейтрализовать трудности.
Но на самом деле, я хотел поговорить не об этом, а о втором мейле, полученном в то утро. Бодрая, совершенно неожиданная новость, от которой я разинул рот: Патрик Модиано награжден Нобелевской премией по литературе!
Это то, что я предпочитаю сохранять в памяти, по очевидным причинам, и, конечно, по некоторым другим. Прежде всего, моё постоянное восхищение, или, скорее, возрастающее, год за годом, автором «Доры Брюдер» и его исследованием, которое является не столько воспоминанием, сколько следом памяти, как его ускользающий, неуловимый отпечаток, который, тем не менее, состоит из манеры намного более интимной, чем осязаемой, выражающей его, времени, которое является настоящей формой нашей идентификации. Сколько раз я думал, - когда писал, когда снимал фильм, когда занимался монтажом всего, что я написал и снял, - о способе, которым кино могло бы зацепить это человеческое, об этой величине, такой правдивой и такой уязвимой, едва уловимой, и которую Патрик Модиано, тем не менее, исследует, вымеряет, потому что он знает, как сделать фантом среди фантомов.
Оказывается, мы пересекались несколько раз – я говорю это в том смысле, что Патрик Модиано является для меня действительно значительной, существенной фигурой, не любимым автором, а идеалистическим, бесплотным. В частности, потому что Мари Модиано ( его дочь-прим. Ред.) - одна из самых моих близких людей, одна из моих самых любимых друзей, и такая же привязанность у меня к ее мужу, Питеру фон Пёль. Мы знаем друг друга уже очень давно и, на протяжении этих лет, для меня было очень волнительно видеть, как проявляла себя Мари в музыке, поэзии и писательстве. Это именно ей я тут же отправил послание, такое же стандартное и немного глупое, как и те, что пишут в подобных обстоятельствах, когда факты обгоняют слова, когда имеют дело с историей.
Это именно о ней, о них, я думал, когда такси подвозило меня к Отелю Гринвич. Как будто судьба дала мне сразу и проблему, и ее решение, яд и противоядие от него. Мой фильм о чикагских гангстерах раскалывался на куски, и я снова оказывался - из-за серии оплошностей, неправильной оценки соотношения сил - заложником даже не столько голливудской индустрии, сколько ее отклонений,- самых примитивных, самых сумасшедших,- удаленных, насколько возможно, от того, что было, есть и будет моим практическим доходом от кино.
И в то же время, знакомство с произведением Патрика Модиано возвращало, мне тот самый Северный полюс, на который мог ориентироваться мой компас; и напомнить мне, насколько я отклонился от курса, чтобы обнаружить себя захваченным водоворотом индустрии, которая ничего никогда мне не разъяснит и наихудшую наружность которой я наблюдал-лицом к лицу –в течение недель. Что бы ни случилось, положительным моментом будет то, что я вернулся не только в Париж, но и также, в определенном смысле, к себе самому, и к тому, что всегда определяло моё желание - далеко от отравляющих страстей, разрушающих американское кино, денег, власти и испорченности - к закону и порядку.
В воскресный вечер 2 ноября, у нас было только 36 часов съемок, у спонсора фильма никогда не было ни гроша, поэтому он решил остановить производство фильма после того, как провёл свои выходные, в попытках рефинансироваться у ростовщиков. Короче говоря, это означало, что с этого дня он больше не оплачивал счета и не выдавал зарплату. В понедельник утром 3 ноября, он опубликовал нелепое официальное сообщение, возлагающее вину на продюсеров* и объявляющее, что у него в планах доверить фильм «другой команде» - тем более бред, что права ему не принадлежат. Со своей стороны, 3 и 4 ноября я оставался в Торонто, чтобы управлять крахом, в то время, как и те, и другие, освобождали офис, демонтировали декорации, возвращали взятые напрокат костюмы, озадачивались поиском работы. Вечером 4-го я летел в самолете обратно.
Я еще не прибыл в Париж, когда наш финансист в очередной раз изменил мнение. У него было решение, он собирался найти необходимые средства, собирались снимать во что бы то ни стало. В час, когда я это пишу – 3 декабря – я всё ещё получаю знаки, почти обыденные, почти трогательные, сообщающие мне, что на этот раз он действительно в состоянии финансировать. Говорили о декабре, январе, о том, что это будет в марте\апреле…
Оглядываясь назад, я теперь вижу это всё как отвратительное недоразумение, в лучшем случае отклонение, фильм, который я сделал бы, может быть, почему нет, но без иллюзии, зная, что это в тесной связи с документами; в практике кино, обусловленного свободой вдохновения и душевного движения,- в противовес тому, что терзает сегодняшнее американское кино,-и которое оказывается моей единственной истинной дорогой.