Сообщений в теме: 83

[Valerianne]

Когда в дырявых башмаках, пройдя две сотни лье,
Я вышел к площади и думал сесть на паперть,
Чтоб из карманов парижан платить за ужин и жилье -
Я поднял голову, и был сражен ей насмерть.

Я даже рот раскрыл, поскольку забурлила кровь,
Я даже наземь сел: я был неосторожен!
Она срывала все замки у слова древего "любовь",
И в сердце мне вошла, как в кожаные ножны.

Она парила в небесах,
Она смотрела ласково
С улыбкой на немых устах -
Химера Нотр-Дамская.

Когда с товарищами я ходил в ночной налет,
Когда живыми выходили мы из битвы,
Когда в карманах пела медь, и отдалялся эшафот,
Лишь ей одной я посвящал свои молитвы.

Но раз усатый господин меня застиг впотьмах,
И мы сразились с ним у старого собора.
Я только раз взглянул наверх, но это был неверный шаг -
Я вдруг упал и услыхал: "Держите вора!"

Она ловила лунный свет,
Она была изменчива -
Несущая мне сотни бед,
Химера бессердечная.

Пока неделя за неделею в тюрьме неслась,
И приближался срок отправки на галеры,
Я на нее смотрел в окно, к железным прутьям прислонясь,
И говорил себе: "Любовь моя - химера."

Но даже в сказочных морях такой красотки нет,
И даже в Африке не знал бы я покоя,
Скучней нормандского коровника казался Новый Свет,
И потому я деру дал из-под конвоя.

Она летела впереди
И вывела к своим стопам
С душою демона в груди -
Химера с крыши Нотр-Дам.

И потому я в этот город возвращаюсь вновь,
С пустым карманом и в разорванной рубахе.
Сюда влечет меня судьба, и здесь живет моя любовь,
И обе вместе довели меня до плахи.

И вот стою с петлей на шее, и смотрю наверх,
Служа бродягам поучительным примером.
А сверху смотрит на меня и еле сдерживает смех,
И скалит зубы Нотр-Дамская химера.

Когда в аду, как всякий вор,
Я душу Сатане отдам,
Польет смолою мой костер
Химера с крыши Нотр-Дам.

[Valerianne]

Зачем же в гости я хожу,
Попасть на бал стараюсь?
Я там как дурочка сижу,
Беспечной притворяюсь.
Он мой по праву, фимиам,
Но только Ей и льстят:
Еще бы, мне семнадцать лет,
А Ей под пятьдесят.

Я не могу сдержать стыда,
И красит он без спроса
Меня до кончиков ногтей,
А то и кончик носа;
Она ж, где надо, там бела
И там красна, где надо:
Румянец ветрен, но верна
Под пятьдесят помада.

Эх, мне бы цвет Ее лица,
Могла б я без заботы
Мурлыкать милый пустячок,
А не мусолить ноты.
Она острит, а я скучна,
Сижу, потупя взгляд.
Ну, как назло, семнадцать мне,
А Ей под пятьдесят.

Изящных юношей толпа
Вокруг Нее теснится;
Глядят влюбленно, хоть Она
Им в бабушки годится.
К ее коляске - не к моей -
Пристроиться спешат;
Все почему? Семнадцать мне,
А Ей под пятьдесят.

Но не всегда ж ей быть такой!
Пройдут веселья годы,
Ее потянет на покой,
Забудет игры, моды...
Мне светит будущего луч,
Я рассуждаю просто:
Скорей бы мне пол пятьдесят,
Чтоб ей под девяносто.

[tatyana-695]

Но не всегда ж ей быть такой! Пройдут веселья годы, Ее потянет на покой, Забудет игры, моды... Мне светит будущего луч, Я рассуждаю просто: Скорей бы мне пол пятьдесят, Чтоб ей под девяносто.

 

 

But even She must older grow
And end Her dancing days,
She can’t go on forever so
At concerts, balls and plays.
One ray of priceless hope I see
Before my footsteps shine;
Just think, that She’ll be eighty-one
When I am forty-nine.

[Valerianne]

В край моего щита метит копьем закат.
Пыль на зубах скрипит, пыль застилает взгляд.
Я говорю: "Мой господин, прекрасный граф Роланд,
Едем другим путем!"
Скалы над пропастью встали темницами,
Здесь доверять нельзя людям и птицам, и
Я говорю: "Мой господин, прекрасный граф Роланд,
Едем другим путем!"

Не различить лица, не отворить броню.
Крепко поводья сжав, шпоры даешь коню
молча.

Побагровел закат, алым глаза слепя.
Взрезана твердь небес перьями ястреба,
А за спиной я различаю шаг предательства
В стуке стальных подков!
Чаши заздравные с каждым Вы пили ли?
Кровью окрасилось золото лилии...
Я говорю: "Мой господин, прекрасный граф Роланд,
Много ль у Вас врагов?"

Чертит перчатки сталь медленный полукруг.
Ты указуешь вдаль, на мавританский юг
молча.

Вижу, десницы скал крошат щитов эмаль.
Чую беду и смерть в имени "Ронсеваль".
Я говорю: "Мой господин, прекрасный граф Роланд,
Время трубить в рога!"
Не оттого ль молчит труб золотая медь,
Что от отрогов гор помощи не успеть?
Верит ли мне, мой господин, прекрасный граф Роланд,
Что гибель в бою легка?

Мчаться навстречу ей - Вы не сошли с ума ль?
Станет могилой нам каменный Ронсеваль!
Не осадить коней, строя не уберечь,
Вижу леса знамен, слышу чужую речь!

За королевский дом, за золотистый дрок,
За безрассудный долг ты поднимаешь рог -
поздно!

Fiat voluntas tua, sicut in caelo, et in terra...

Чьи голоса звенят, чьи голоса поют?
Крикнув тебе: "Прощай!", падаю, падаю
в звезды...

Sicut et nos dimittimus debitoribus nostris...
Et ne nos inducas in tentationem;
Sed libera nos a malo... libera nos a malo...

[Valerianne]

Ронсеваль*.

Оставляя на век Ронсеваль, оставаясь на век в Ронсевале…

Из песни.

Аой!

В средневековом эпосе «Песне о Роланде»**, восклицание, которым заканчивался

каждый стих.

 

15 августа 778 года АD.

Лучи рассвета едва только лизнули горбатые склоны Пиренеев, а жара уже начала одолевать. Еще несколько часов и дышать станет почти невозможно. Мой взгляд устало блуждал по стремительно светлеющему небу. Встать пришлось рано, несмотря на то, что ночь прошла без сна. Лагерь уже не спал, жгли костры – готовили пищу на углях, шумели… вдали ржали лошади и перекрикивались в утренних сумерках дозорные. На моем сердце лежала некая странная тревога… только закроешь глаза – и перед взором стоит туманное марево, как сквозь дымку – воспоминания битвы, мельтешение орудий и лиц… и мучительное ощущение, что это не воспоминание, но предвиденье… Хотя ничто не заставляло такого предвидеть.

Поход славного короля Карла*** против мавров Сарагосы увенчался успехом. Мы возвращались домой с победой. Хотя возвращение совсем не входило в мои планы. Я здесь за тем, чтобы умереть. Возвращаться мне некуда. Почему-то мне вспомнились пустые глаза матери, обращенные на меня, и равнодушное молчание отца, когда они меня провожали. Родители чувствовали вину передо мной, и потому были холодны при прощании. Сестры немного плакали.

Но тогда меня это не волновало. Хотелось лишь одного – покрыть себя славой под флагом благородного графа Роланда****.

Мне вдруг захотелось отойти немного от лагеря, где разговоры простых воинов оскорбляли мой слух. Довольные, что им удалось отлично поживится в этом походе, они хвалились друг перед другом количеством убитых ими язычников. И надо мной посмеивались… безусый мальчишка. Ведь мне всего семнадцать. По легенде. На самом деле – и того меньше.

Меня зовут Анри Рауль барон де Лонгвилль. Хотя имя у меня другое.

Старый слуга, сопровождавший прежде в походах моего отца, без слов последовал за мною. Он знал мою тайну, и всегда старался держатся по близости, когда это было возможно. За что заслужил прозвание «няньки при избалованном бароне».

Граф Роланд, правитель Бретани – сюзерен моего родителя. И собираясь в этот поход, он созвал сыновей своих вассалов, чтоб последовали за ним - победить или умереть. Моему отцу ничего не оставалось, как отправить своего сына на войну. Любимого, единственного, лелеемого сына… вопреки всем его ожиданиям, умереть у меня не получилось. Пока.

Солнце выглянуло. Испепеляющее и беспощадное… хорошо, что можно пока обойтись без кольчуги… чуть погодя, армии прикажут сесть в седло, при полном вооружении будет сложнее… наша победа в некотором смысле напоминала поражение – мы тащились уныло, пустив коней шагом, груженные золотом басков и обещаниями. Граф не очень-то верил ни Гвенелону, ни Марсилию******… мы отходили, постоянно вынужденные обеспокоенно оборачиваться назад - на запад, где синели горы и тревожно парили горные ястребы.

Мое одиночество нечаянно разрушил приближающий стук копыт, с предгорья бешенным галопом мчался всадник… моя рука попыталась нащупать рукоять меча на поясе, тщетно - меч остался в шатре… Слуга, мой верный Пари приблизился ко мне, на ходу обнажая кинжал… это явление незнакомого рыцаря могло оказаться опасностью.

- Мессир… - пролепетал всадник, когда его конь замер рядом со мной, - мессир… - и упал прямо в наши со слугой руки, - баски… там баски… их множество!! Скажите Рол…. – он не договорил.

Голубые глаза незнакомца помутнели и остановились, уставились в небо.

- Мертв. – прошептал Пари.

Кровь незнакомца окрасила в багровые тона мою белую рубашку… пришлось опустить мертвеца на землю.

- Он что-то видел? – забормотал слуга, - засада?

- Нужно немедленно сообщить об этом королю и графу, - неужели мое недоверие к сговорчивости противника имело под собой основание? Этот умирающий рыцарь разве стал бы лгать?

- Кто он? Ты не узнаешь? Позаботься о нем. Мне не следует терять времени.

Моя торопливость объяснялась не только тревогой за судьбу нашего воинства, но и радостью от очередного повода увидеть графа и говорить с ним. Ведь еще и семи месяцев не прошло, как я служу под его знаменами, прославляя храбрость бретонского рыцарства. Мне кажется, он постоянно щадил меня, относясь как к ребенку. И хотя он был всего лишь несколькими годами старше меня – он прослужил под началом короля Карла уже почти семь лет. Ему было около 22-23 лет. Он присоединился к походу, когда ему, как и мне, было всего лишь 16, и покрыл себя славою на поле брани. Менестрели всего христианского мира прославляли его доблесть. Но сколько бы ни было у него славы, все ему казалось мало…

Его шатер роскошью уступал только шатру самого короля Карла. Его величество был немолод, но еще крепок, рыжебород, белокур, широк в плечах и душою. Карл был горд, нервен и не любил, когда с ним спорили… он был отчаянно смел, бросаясь в самую гущу схватки, словно забыв о своем титуле… отчаянный вертопрах и любитель женщин. И в то же время Карл всегда казался мне чересчур доверчивым – он готов был поверить любому, кто достаточно ему польстит. В этом плане его доверие к королю Марсилию ничем не удивительно.

Граф был совсем другой… его выгоревшие под солнцем Мавритании волосы отливали рыжиной. Он брил бороду. Его глаза были цвета моря в Бретани, моря под лучами солнца –цвета драгоценной бирюзы, которую продавали на богатых рынках Сарагосы. Он был хрупкого, но в тоже время крепкого сложения. Спокоен, но горделив в разговоре – его рассуждения отдавали некоей значительностью, а голос был смирен и тих. Он был недоверчив – к себе более, чем к кому-либо. И в то же время, в его недоверчивости никогда не было ничего оскорбительного.

Граф читал бумаги, когда мое появление нарушило его уединение. Под шелковыми сводами шатра было намного прохладнее, чем на дворе, где уже начало яростно жечь горячее южное солнце.

- Где же его величество? – сорвалось с моих губ прежде приветствия, ведь короля у графа не было, - граф Оливье? Епископ?

- Аааа… это ты Анри… - произнес Роланд, наградив меня поверхностным, но все же ласковым взглядом, - король выехал вперед. Еще с ночи. Мы будем следовать за ним арьергардом, и прикрывать его. Главные наши силы миновали Ронсенваль еще на рассвете, мы там будем ориентировочно к закату, барон.

- То есть основная армия короля отошла, мессир? – мои губы онемели и слова дались с трудом. – Но, граф, я… мне попался гонец, он умирал, он умер у меня на руках, он сказал - на подходе к ущелью баски, их тысячи… граф, это верная ловушка для нас!

- Откуда ты знаешь, мой мальчик??

- У меня… - мне пришлось немного замятся, - есть свидетель, мой слуга, и труп этого незнакомого рыцаря… и есть, не смейтесь, ваше сиятельство, есть мое предчувствие, что нам не следует идти в Ронсенваль… граф, есть же и другой путь!

- Для нас – нет. Верность заставляет нас идти тем путем, что указал нам король.

- Но там смерть, мессир!

Голубые глаза Роланда прожгли меня. Он не кичился своей храбростью, и в то же время, мне думалось, что он сам любуется собственным безрассудством. Словно он все это время жил только ради этих слов, и теперь даже обижен, что его героизм свидетельствует столь скромная в моем лице аудитория.

- А вы боитесь смерти, барон? - спросил он шутливо. И веско.

- Не своей, нет. Нет, вашей. – разве я могу ему сказать, что моя смерть – дело уже совсем решенное, в то же время, как он умереть не может – как не может погаснуть солнце… это бред и дикость!

- Я все время забываю, что вы еще ребенок. – улыбка осветила его лицо. – Но, у меня приказ к вам, барон. Немедленно садитесь на коня, пустите его галопом, и через пару часов вы нагоните основное войско короля Карла. Собирайтесь, у вас есть пара минут, пока я напишу свое письмо ему. Вы его и доставите.

Он от меня отвернулся. Нет, он не обвинял меня в трусости, он лишь снисходил до нее – как до моей молодости и собственной жалости ко мне.

- Но вы… вы заставляете меня бежать?? Когда опасно?

- Я всегда был там, где опасно, сударь. – возразил мне граф, - или вы боитесь?

- Нет… нет… вовсе, - прошелестел мой голос.

- Вы еще так молоды, барон. В вашем возрасте умирать печально… не стану подвергать вас риску, это было бы жестоко. Тем более, учитывая ваши подозрения и боязнь. Тем более, мне есть что сказать королю, и раз вы так убеждены, что настал мой последний час – он иронично усмехнулся, - мне стоит воспользоваться возможностью…

- Вы меня… прогоняете?

- Нет вовсе, позволяю вам спастись, раз вам мерещится, что есть от чего. Из всего моего войска попытаться спасти стоит только вас, мой дорогой Анри.

Отчаяние полностью овладело моим сердцем. Не только из-за предполагаемой гибели войска и самого графа, но и из-за его пренебрежительно-ласкового отношения ко мне, от его предложения – бежать и единолично спасаться. Красноречие никогда не было мне свойственно – но слова и сила убеждения оставались моим исключительным оружием.

- Я вас умоляю, граф… давайте найдем другой путь, нам совершенно не за чем соваться в волчью пасть!! Если мы все сейчас пришпорим коней, мы можем миновать ущелье раньше. Когда основное войско еще недостаточно отошло – когда напасть на нас никто не посмеет.

- Он прав, Роланд. – внезапно прозвучал в шатре голос графа Оливье, и все мое существо затрепетало от счастья, встретив неожиданную поддержку. В шатер вошел граф Оливье, одним лишь жестом отодвигая прислугу… он был из тех, кому и жест не нужен, все склонялись перед ним, словно волны перед кораблем. Оливье было где-то около сорока, он был черноволос, тощ и угловат, чем-то неуловимо напоминая ворона – но не падальщика, а скорее мудреца. Он был верен, подобно скале, немногословен, подобно скале, и столь же надежен, он просто молвил : – у меня уже несколько верных донесений – баски на подходе к Ронсенвалю, и они нападут. Гвенелон оказался не лучшим переговорщиком, но зато записным предателем. Он и уговорил Карла оставить тебя здесь, Роланд. Ты и твои люди жизнью заплатят баскам за унизительное поражение. Мы должны отходить. Чем скорее, тем лучше. И лучше обходным маневром среди гор, не проникая в ущелье Ронсенваль – это настоящий каменный мешок.

- О, граф… ты же пэр Франции, ты считаешь возможным нарушить приказ короля? – надменно поинтересовался Роланд.

- Считаю возможным… если этот приказ предательский и безумный, граф. Королю нет никакого прока в мертвых вассалах и их героически бессмысленной гибели. Карл больше обрадуется нам живым, но нарушившим приказ, чем нам мертвым, но его не нарушившим. Спасти юного барона – дело безусловно благородное, но кроме Анри, у нас еще двадцать тысяч людей. Этого слишком мало, чтоб отразить атаку мавров, но слишком много, чтоб бессовестно погубить.

- И что ты предлагаешь?

- То же, что и ты. Отправить Анри немедленно – и с письмом. О подмоге.

- Марк-граф Бретани будет просить о помощи? – нервно хмыкнул Роланд.

- Как и любой благоразумный человек, граф. – ответил Оливье.

Луч солнца лизнул его профиль. И тысячи пылинок заплясали в луче.

- Барон, немедленно собирайтесь! – сказал мне Роланд, - я напишу письмо в несколько минут, Оливье, последите за сборами, пожалуйста. Я желаю видеть барона в седле через мгновение. И… сопроводите нескольких всадников к нему в отряд – на случай нападения в дороге… барон! Если мы более не увидимся… - он дрогнул ресницами - впрочем, ладно… езжайте! - граф махнул рукой и быстро отвернулся. Мне ничего не оставалось, как последовать за Оливье к выходу из шатра.

Мои скромные пожитки было уложены в одно мгновение. Пари, как правило, не заставлял повторять себе дважды. Граф Оливье принес мне сложенный в четверо листок, запечатанный перстенем графа Роланда. Его строгое лицо было более обычного сурово и непроницаемо, однако он на прощание взглянул на меня с неожиданно отцовской нежностью.

- Анри! – тихо произнес он, - наше будущее в твоих руках и божьих. Я не знаю, что задумал граф Роланд, то мы с тобой должны попытаться спасти его жизнь и честь нашего воинства. Скачи, как ветер, мой мальчик. И если мы умрем… мне будет легче, зная, что ты не разделяешь нашу горькую судьбу. Вперед!

Понукая своего боевого коня сквозь жаркое марево южного полдня, постоянно оборачиваясь на оставшийся позади военный лагерь, я… не выдержав, наконец, заплакала.

Мое имя – Анриетта Мари де Лонгвилль, я всего лишь младшая сестра моего брата Анри Рауля, под именем которого уже полгода участвую в походе короля Карла против басков Мавритании… когда бретонский марк-граф Роланд призвал своих вассалов отправить своих сыновей следом за ним, моя мать… уговорила отца, отправить вместо брата – меня. Она всегда любила брата больше, чем нас всех остальных, всех своих восьми дочерей, вместе взятых. Она боялась, что если Анри умрет, замок

и титул достанутся нашему дяде, с которым уже давняя вражда. А я – последний ребенок, совершенно ненужный, слишком шумный и очень отстраненный от родни. Я с детства умела ездить верхом, драться на мечах и стрелять из лука… все это было интересно мне, как заброшенному ребенку, которым никто толком не занимался – только старый товарищ моего отца по боевым походам, мой Пари, а чему еще он мог бы меня научить… старших сестер мать еще как-то учила танцевать и вышивать, но с тех пор как у нее появился сын, ничто иное ее более не интересовало. Кажется, только эта угроза расстаться с Анри, и заставила ее вспомнить о моем собственном существовании. Наверное, она всегда надеялась, что Господь меня приберет, как и мою предшественницу, сестричку, которая умерла в возрасте 3 лет. Но этого не случилось.

Они рассчитывали, что в походе я быстро погибну, а брат появится якобы чудом спавшийся на поле брани и по праву займет свое место среди знати и унаследует титул. Я говорила, что меня отправили сюда умереть…

Я помню тот путь из родного замка, инкогнито, под видом юноши, к войску графа. Сначала я думала, что наедине расскажу ему о своей ситуации, что он поймет и меня, и моих родственников, и тихонько отправит меня домой. Я так думала, до самой нашей первой встречи…

А когда я его увидела… такого красивого, молодого, смелого, овеянного славой, услышала его звонкий и гордый смех, когда меня коснулся его синий, внимательный взгляд- я полюбила его более, чем цветок любит солнце. И с тех пор служить под его началом стало большим счастьем и радостью, чем любая иная человеческая стезя. В то время, как уделом современной мне женщины оставалось скучное материнство, тоскливое замужество, бесконечное вышивание, сплетни и подчинение мужу – мне открылся совершенно новый и невероятный удел. Мир побед и подвигов, мужской мир оказался в сотни раз более живым и привлекательным, чем женский. Я вдоволь пила вино, орала песни, не меньше других рыцарей, скакала галопом на коне, чувствовала горячую удаль честной схватки… и я могла видеть его, и говорить с ним, честно и по-человечески, не скатываясь в девичьи недоговорки и жеманство… я понимала его – насколько можно было его понять. Он не интересовался любовью, главной женщиной в его жизни была – Слава. Он говорил, что дал обет Господу не любить и даже не общаться ни с одной живой женщиной, взамен многовековой славы, которой он хотел для себя достичь… я слушала его – и внутренне смеялась, как, наверное, смеялся и Господь над его обетом, который он по незнанию уже столько раз нарушал.

Горные склоны тонут в красно-слезном мареве. Горячий ветер бьет в лицо, точно кнут… тут пыльно и жарко, как в аду… с каждым шагом моего коня дальше от лагеря, веревка, что будто бы связывает мое с ним сердце, все сильнее напрягается… в какой-то момент оно взорвется от переполневшей его крови. Я люблю его слишком…

Я люблю его слишком, а мне уже почти семнадцать… я обернулась – чуть отстав от меня скакал Пари, и с ним несколько рыцарей посланных вместе в нами. И вдруг один из рыцарей замедлил скач - в горло его коня его впилась стрела… На нас напали…

С обеих сторон – высокие скалы Ронсенваля. Песни стрел и песня смерти.

С криком «Монжуа!» я напрягаю лук…. Мой Пари падает мертвый…. Стрела разбивается об мою кольчугу… я падаю с коня, конь мертв… я остаюсь пешей… письмо графа с переломленной печатью – передо мной…

Пустой лист. Пустой. Чуть окрашенный кровью. Он не просил помощи. Он просто хотел спасти меня… взглянув на это я разучилась плакать. Это хорошо, что я хорошо стреляю, особенно в упор.

Но я так же хорошо плачу, глядя в пламенно синее небо. Синее, без единого облака…. Я никогда не хотела видеть облаков … так сильно. Облака такие красивые. Неправильно умирать, пока вы не

увидите облаков Я вроде не ранена ни во что, кроме сердца. Мимо проскочил чей-то конь, я вцепилась в его подпругу с остервенением обреченной.

Что я узнала… у моей смерти таки синие глаза…

Я вскочила на коня и помчалась назад, к нему. Красное солнце, красные горы, красные люди…. А небо такое синее, как его глаза, глаза цвета смерти… и упасть туда так хочется….

Я люблю его, да, люблю. Я люблю настолько, что не боюсь умереть. И разве что-то было в моей жизни большее, чем это? Разве иначе я могла бы больше жить и сильнее дышать? Я возвращаюсь, чтоб умереть рядом. Стрелы свистят рядом… и копья, и кони, и доспехи, но какая разница…

Я возвращаюсь, и тут.. начинается…

Начинается бой. Их тысячи, тысячи, тысячи… Стрелы только отражаются от моей брони… я не вступаю в битву, я просто скачу меж битвы – я тут совсем за другим.

Те, кто только утром казались мне пошлыми пустыми людьми, вдруг проявляют нереальный героизм… это так странно. И трубы герольдов звучат, кричат, будто трубы Апокалипсиса… и этот неприятный скрежет металла о металл… и кровь, ее тошнотворный теплый запах, и ужас, и отчаяние, и закат… закат отражающийся в тысяче мечей… алое марево, в котором блестит кровь и отблеск умирающего солнца. Мой страшный сон сбывается. А я все скачу и скачу вперед.

На закате кровь намного красней. Нас теснят, нас теснят… ломаются копья и падают знамена, а я все ищу его , я все ищу его, чтобы умереть рядом. Я уже согласна умереть в свои неполные семнадцать. Лишь бы только рядом.

Белое золото лилий на флагштоках окрасилось в венозный пурпур.

Он всегда мечтал о славе, но ее я никогда не стремилась разделить. Но разве бывает большая слава, чем любовь? Под красным глазом навсегда уходящего от меня солнца, я вдруг поняла, что его слава бессмертна – а моя любовь временна. Никогда и никто о ней не узнает – герольды не пропоют мне славы, а менестрели не создадут песен обо мне…

Мой господин прекрасный граф Роланд…

И тут я его увидела…. И замерла. Мы все время странно встречались… он один боролся против четырех… я бросилась на помощь, и видимо не успе….

 

 

 

_________________________________

* - Ронсева́льское уще́лье (исп. Puerto de Ibañeta, фр. Col de Roncevaux, баск. Ibañetako Mendatea) — ущелье в Пиренеях на французско-испанской границе, расположенное между деревушкой Ронсесвальес (Испания) и городком Сен-Жан-Пье-де-Пор (Франция). Согласно легенде, на этом месте в битве в Ронсевальском ущелье 15 августа 778 года погиб Роланд, герой средневековой французской поэмы «Песнь о Роланде». На месте его предполагаемой гибели находится могильная плита.

** - Эпическая поэма, написанная на старофранцузском языке. Оксфордская рукопись датируется XII в. Существует две теории происхождения: Бедье считает, что автор — некий Турольд, клирик XII в. Рамон Менендес Пидаль выдвигает теорию постепенного возникновения эпоса, ядро которого

развивается сказителями. В произведении повествуется о гибели арьергардного отряда войска Карла Великого, возвращавшегося в августе 778 г. из завоевательного похода в Испанию. В поэме противниками франков представлены сарацины (мавры, арабы), хотя в реальности отряд Роланда погиб в сражении с басками.

*** - Карл I Вели́кий (лат. Carolus Magnus или Karolus Magnus, нем. Karl der Große, фр. Charlemagne, 2 апреля 742/747[1] или 748[2] — 28 января 814, Ахенский дворец) — король франков с 768 (в южной части с 771) года, король лангобардов с 774 года, герцог Баварии c 788 года, император Запада с 800 года. Старший сын Пипина Короткого и Бертрады Лаонской. По имени Карла династия Пипинидов получила название Каролингов. Прозвище «Великий» Карл получил ещё при жизни.

**** РОЛА́НД (Roland) (?— 778), франкский маркграф. Участник похода Карла Великого в Испанию в 778; погиб в битве с басками (см. БАСКИ) в ущелье Ронсеваль. Герой эпоса «Песнь о Роланде». В Германии, Скандинавии, Италии, Испании, Голландии и Англии существовали эпические сочинения, в основе которых лежал сюжет о Роланде. Он стал одним из самых популярных героев в Средние века, почитался как мученик. В XV он стал символом сохранения и поддержания порядка, защитником прав народа. Статуи Роланда были установлены в большинстве крупных торговых городов Западной Европы. Самые известные — в Бремене, Бранденбурге, Риге, Дубровнике, Эрфурте.

***** - После успешного семилетнего похода в мавританскую Испанию император франков Карл Великий завоевывает все города сарацин, кроме Сарагосы, где правит царь Марсилий. Мавры, представленные в поэме язычниками, созывают совет у Марсилия и решают отправить к Карлу послов. Послы предлагают французам богатства и говорят, что Марсилий готов стать вассалом Карла. На совете у франков бретонский граф Роланд отвергает предложение сарацинов, но его недруг граф Гвенелон (вариант: Ганелон) настаивает на другом решении и едет как посол к Марсилию, замышляя погубить Роланда. Гвенелон настраивает Марсилия против Роланда и 12 пэров Франции.

Гвенелон советует Марсилию напасть на арьергард армии Карла Великого. Возвратившись в лагерь, изменник говорит, что Марсилий согласен стать христианином и вассалом Карла. Роланда назначают начальником арьергарда, и он берет с собой только 20 тысяч человек.

В результате предательства графа Гвенелона отряд франков оказывается отрезанным от основного войска Карла, попадает в засаду в Ронсевальском ущелье и вступает в бой с превосходящими силами мавров. Перед этим Роланд несколько раз отказывается последовать совету друзей и позвать подмогу, пока не поздно. Проявляя чудеса мужества, Роланд и его сподвижники — граф Оливье, Готье де л’Ом и архиепископ Турпин (Турпен) — отражают многочисленные атаки мавров, но, в конце концов, погибают. Карл слишком поздно замечает неладное и возвращается в Ронсеваль.

[Valerianne]

Меня в последнее время на Маяковского пробило. Всю жизнь его ненавидела, и тут... 

И вот,
громадный,
горблюсь в окне,
плавлю лбом стекло окошечное.
Будет любовь или нет?
Какая —
большая или крошечная? 

[tatyana-695]

мне очень Маяковский нравится. 

I

Любит? не любит? Я руки ломаю
и пальцы разбрасываю разломавши
так рвут загадав и пускают по маю
венчики встречных ромашек
Пускай седины обнаруживает стрижка и бритье
Пусть серебро годов вызванивает уймою
надеюсь верую вовеки не придет
ко мне позорное благоразумие

II

Уже второй
должно быть ты легла
А может быть
и у тебя такое
Я не спешу
и молниями телеграмм
мне незачем
тебя
будить и беспокоить

III

море уходит вспять
море уходит спать
Как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете
И не к чему перечень
взаимных болей бед и обид.

IV

Уже второй должно быть ты легла
В ночи Млечпуть серебряной Окою
Я не спешу и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить
как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете и не к чему перечень
взаимных болей бед и обид
Ты посмотри какая в мире тишь
Ночь обложила небо звездной данью
в такие вот часы встаешь и говоришь
векам истории и мирозданью

[tatyana-695]

хи-хи, вот такой вот мотиватор). 

 

Сообщение отредактировал tatyana-695: 20 сентября 2016 - 11:06

[Valerianne]

Знаю - умру на заре, на которой из двух?

Вместе с которой из двух - не решить по заказу,

Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух -

Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу...

Пляшущим шагом прошла по земле - неба дочь,

Просто прошла по земле - лепестка не наруша...

Знаю - умру на заре, ястребиную ночь 

Бог не пошлет по мою лебединую душу... 

[Valerianne]

Патриотические стихи редко бывают хорошими, но вот это почему-то тронуло - 

Я ватник, я потомственный совок.

Я в СССР рождён во время оно.

Я чёрный хлеб. Я кирзовый сапог.

Я воинской присяги звонкий слог

И красные победные знамёна.

Я не был на войне, но ту войну

Я каждым нервом помню и кляну.

Я ватник, я советский, я москаль.

Я сын иного времени и века.

Во мне горит "Как закалялась сталь",

И в майский день солдатская медаль,

И солнце пионерского Артека.

Я коммунистом заново не стал,

Но отступать и каяться устал.

Я ватник, я угрюмый колорад.

Моя любовь к стране необъяснима.

Я русский. Я татарин. Я бурят.

Я злой на вид, но вежливый солдат.

Я в том перед Европой виноват,

Что рад безмерно возвращенью Крыма.

Я вспоминаю крымскую весну,

И мне не стыдно за мою страну.

Я ватник, я упёртый патриот.

Я до последних дней сержант запаса.

Я разделённый натрое народ.

Во мне стучит и сердце в клочья рвёт

Горячий пепел русского Донбасса.

Когда Одесса корчилась в огне,

Она, сгорая, корчилась во мне.

Я ватник и меня не изменить.

Я ни наград, ни званий не имею.

Я, может быть, и не умею жить,

Но я умею Родину любить,

А предавать и хаять не умею.

И даже в самом сумрачном бреду

В одном ряду с фашистом не пойду.

Я ватник. Пусть меня не признают

Все те, кто рушит наши монументы.

Я праздник!

Я торжественный салют!

Я почести, что павшим отдают.

Я трепет на ветру гвардейской ленты.

Я в День Победы плакать не стыжусь.

Я не забыл!

Я помню!

Я горжусь!

[tatyana-695]

блин, я думала ты с Шекспиром тут)))

[Valerianne]

tatyana-695,

так Шекспира вроде все знают, особенно в переводе Маршака  

[tatyana-695]

так Шекспира вроде все знают, особенно в переводе Маршака  

если знают, то нельзя?)

[Valerianne]

tatyana-695,

лучше без перевода, вот мой любимый -

 

Let me not to the marriage of true minds

Admit impediments. Love is not love

Which alters when it alteration finds,

Or bends with the remover to remove:

O no! it is an ever-fixed mark

That looks on tempests and is never shaken;

It is the star to every wandering bark,

Whose worth's unknown, although his height be taken.

Love's not Time's fool, though rosy lips and cheeks

Within his bending sickle's compass come:

Love alters not with his brief hours and weeks,

But bears it out even to the edge of doom.

If this be error and upon me proved,

I never writ, nor no man ever loved.

 Могу завтра свой перевод сделать... если интересно - мне интересно, как получится. Хотя вот у моего мужа классные стихотворные переводы получаются. 

[tatyana-695]

лучше без перевода,

мне слабО без перевода)