Ее глаза чернее неба зимою
А руки тонки, словно ласточки крылья
И голос звонкий, как стекло ледяное;
Она идет – и не касается пЫли…
Она глядит на меня –
И взгляд как солнце горит
Она кричит - убегай!
А я ей шепчу – погоди…

Rf.
И дни летят серой пеленой;
Жизнь пуста – без нее одной;
Жизнь идет, как в глухом плену -
Тень чужая крадется по сну…

Я мчался бешено по мерзлой дороге
Шварцкольм уж близко, свечи в кирхе сверкают
Но снова мельница – стою на пороге
В моей душе надежда вмиг умирает.
Магистр смеется опять –
Черно его колдовство;
Ты можешь вечно бежать –
Но снова встретишь его!

Rf. Другого не было нам пути –
Лишь ей самой к колдуну прийти,
Узнать меня без имен и лиц,
Средь других, обращенных в птиц!

В обличье воронов теснились мы вместе;
Она вошла – звездою с неба упала;
Я пятым был на том проклятом насесте;
Она смотрела – только не узнавала!
Магистр смеялся над ней:
«Ну хоть кого укажи!
Но ошибиться не смей –
Тогда отдашь свою жизнь!»

Магистр смеялся - она рыдала.
И той же ночью ее не стало
На омута илистом дне уснула
И лед обратился ей в одеяло.

Я люблю твои брови, твои волосы, я сражаюсь за тебя
в ослепительно белых коридорах, где плещут
фонтаны света,
я оспариваю тебя у любого имени, осторожно счищаю его
с тебя, как корку со шрама,
я осыпаю твои волосы пеплом от молний и лентами,
спящими в дожде.
Я не хочу, чтобы ты имела какую-ниюудь форму, была
именно тем,что нечинается после твоей руки,
подумай о воде, или о львах,
что растворяются в сиропе басен,
или о жестах - этой архитектуре из ничего,
зажигающей свои огни в самой середине встречи.
Каждое утро - это школьная доска, на которой
я выдумываю тебя, рисую тебя,
тут же готовый стереть: ты не такая, не с этими
гладкими волосами, не с этой улыбкой.
Я ищу твою сумму, ищу край бокала,
в котором вино, и луна, и зерцало,
ищу ту линию, что заставляет мужчину
дрожать в галерее музея.

А ещё я люблю тебя, а на улице идёт дождь и время.

Хулио Кортасар.

Эта мука любви — если это любовь,—

Это счастье страданиям наперекор,

Это празднество жизни, повергнувшей смерть,

Этот жизнь пожирающий жадно костер,

Эта вспышка, затмившая светом зарю,

Это пламя, в котором дотла я сгорю,—

Где истоки твои, где начало твое?

Где я, как и когда был тобой полонен?

Я до этой поры просто, видимо, спал.

Да, не жил, а вкушал безмятежный я сон.

Ах, как сладко я спал! Я был счастлив во сне!

Кто, когда разбудил это пламя во мне?

Помню только, что был очень солнечный день.

Больше не было в жизни столь солнечных дней!

Шел по улице я. Шла навстречу она.

И глазами случайно мы встретились с ней.

 

Я не помню, сказал ли ей что-нибудь я.

Знаю только, что жив я лишь с этого дня

 

Алмейда Гаррет.

М. и П.
На небе только и разговоров, что о море.

Перед воротами очередь хуже рыночной,
Тесно и потно, дети, пропойцы, бабищи.
Это понятно - на стороне изнаночной
нет уже смысла выглядеть подобающе.
Топчутся - словно утром в метро на Бутово,
словно в Новосибирске в момент затмения.
десять веков до закрытья - а им как будто бы
десять минут осталось, а то и менее.

Тошно и душно. Скоро там будет кровь или
обмороки. Мария отходит в сторону,
где посвободней, где веришь, что Райский сад.
к хрупкой высокой девочке с тонким профилем,
с косами цвета сажи и крыльев ворона
и с серебряными нитками в волосах.

Смотрят оттуда на всё это злое варево
И им просто приходится разговаривать.

Ты откуда? Я - из большого города,
Я оттуда, где небо не помнит синего,
Добраться до дома - разве что на троллейбусе.
Ты будешь смеяться - родители шибко гордые,
Имечко - Пенелопа, а мне - носи его
Ладно, хорошо, что еще не Лесбией.
А ты откуда? Я тоже, знаешь, из города,
Мои родители были - напротив - лодыри.
когда окликают - я не беру и в голову.
Как Мюллер в Германии, Смит на задворках Лондона.

Но как бы то ни было - я сюда не хотела,
вот если бы он не ушел тогда в злую небыль.
Вот если бы мне хоть слово о нем, хоть тело.
..молчат и смотрят каждая в своё небо.

А мой я даже знаю, куда ушел.
И мне бы - хоть знать, что там ему хорошо.

А в очереди предлагают кроссовки дешево
И сувениры в виде ключей на пояс.
...Ты знаешь, как это бывает - вот так всё ждешь его,
А после не замечаешь, что едет поезд.
И ищешь силы в себе - потому что где ж еще,
И давишь тревогу в объятиях серых пепельниц.
... или тебе говорят: "Ты держись". Ты держишься
За поручень, за нож, за катетер капельниц.

А я была - и внешне так даже чистенько,
Ходила на работу бугристой улочкой,
В метро по вечерам набивалась плотненько.
А муж мой сошел с ума и в конце бесчисленно
Вырезывал колыбельки, игрушки, дудочки,
Он, знаешь, был высококлассным плотником.

Да что я тебе говорю - ты уже ученая.
Пенелопа гладит теплые кудри черные.

Говорит - послушай, но если бы что-то страшное,
То как-нибудь ты узнала бы - кто-то выдал бы
А значит, что есть надежда - минус на минус.
- Мне снилось, что Иосиф ножом окрашенным
На сердце моём его имя навечно выдолбил.
- И мне, ты знаешь, тоже такое снилось.

Их накрывает тень от сухой оливы.
Толпа грохочет, как камни в момент прилива.

Он мне говорил - ну, что со мной может статься-то,
По морю хожу на цыпочках - аки посуху,
В огне не горю, не знаю ни слёз, ни горя.
Цитировал что-то из Цицерона с Тацитом,
Помахивал дорожным истертым посохом.
- Я знаю, Мария. Мой тоже ходил по морю

Мой тоже побеждал, говорил, подшучивал,
Родился в рубашке - шелковой, тонкой, вышитой,
И всё - убеждал - всегда по его веленью.
А если не по его - то тогда по щучьему,
Забрался на самый верх - ну куда уж выше-то,
Не видел, что стою уже на коленях.

И вот еще - утешали меня порою,
Что имя его гремит, словно звон набатный.
Подсунули куклу, глянцевого героя
Как Малышу - игрушечную собаку.

- Я знаю, знаю. Я слышала в шуме уличном,
Что он, мол, бог - и, значит, на небе прямо.
как будто не догадаюсь, как будто дурочка,
как будто бы у богов не бывает мамы.

- Он всё говорил, что пути его бесконечны.
- Конечно.

И гогот толпы - как будто в ушах отвертками,
Как будто камнем в вымученный висок.
Пенелопа нелепо курит подряд четвертую.
В босоножки Марии забился теплый песок.
Ну, что там? Доругались ли, доскандалили?
А было похоже - снег заметал в сандалии,
Волхвы бубнили в ритм нечетким систолам,
какой-то зверь в колено дышал опасливо,
И он был с ней неразрывно, больно, неистово,
О Боже мой, как она тогда была счастлива.

- Да, что мы всё о них... Кстати, как спасаешься,
Когда за окном такое, что не вдыхается,
Сквозь рваный снег гриппозный фонарь мигает,
Когда устало, слепо по дому шаришься
И сердце - даже не бьется, а трепыхается?
- А я вяжу. И знаешь ли, помогает.

Вяжешь - неважен цвет, наплевать на стиль,
А потом нужно обязательно распустить.

И сразу веришь - он есть. Пусть он там, далекий, но
Ест мягкое, пьет сладкое, курит легкие,
И страх отступает и в муках тревоги корчатся.
Но точно знаешь - когда-нибудь шерсть закончится.

Наверно просто быть кошкой, старушкой, дочерью
Кем-нибудь таким беззаботным, маленьким.

- Эй, девушки, заходите. Тут ваша очередь!
вы кажется, занимали тут.

Он смотрит на сутулую стать Мариину,
на Пенелопин выученный апломб.
И думает - слышишь, кто-нибудь, забери меня,
Я буду сыном, бояться собак и пломб.
Я буду мужем - намечтанным, наобещанным
Я буду отцом - надежней стен городских.
Вот только бы каждый раз когда вижу женщину -
Не видеть в ее глазах неземной тоски

И стоит ли копошиться -
когда в них канешь, как
Будто сердце падает из груди,

Как будто вместо сердца теперь дыра.
И он открывает дверь в их неброский рай

Где их паршивцы
сидят на прибрежных
камушках
и никуда не думают уходить.

(Аля Кудряшева)

Сообщение отредактировал Алёна: 06 октября 2017 - 09:56

опустилась ночь на подлунный мир - и погасли окна во всех домах. лишь в одной из полупустых квартир до сих пор не гаснет щемящий страх.

на губах упрямого старика засыхает коркой живая боль:

- принеси мне... лунного молока! не позволь мне выгореть, не позволь!

подмастерье возится рядом с ним, но куда уж мальчику тут помочь. да и мир отчаянно нелюдим в те часы, когда наступает ночь. не придёт сосед на внезапный крик, не примчится врач на последний зов, а Луна, мальчишка и тот старик превратятся в образы чьих-то снов.

но старик не верит в такой исход:

- доктора меня уже не спасут... ты спроси у неба молочных вод и наполни ими любой сосуд!
- успокойтесь, мастер, да вы в бреду! мне и так приходится нелегко. я при всём желании не найду никакое лунное молоко! мне гораздо легче позвать врача или даже справиться самому, чем сейчас отправиться сгоряча за каким-то снадобьем на Луну… подождите, мастер! не надо, нет!

но старик устало закрыл глаза, не успев помощнику дать ответ, да и в целом многого не сказав.

подмастерье ищет мятежный пульс - и находит. благо, еще живой!

- вы держитесь, мастер! сейчас вернусь.

он бежит по сумрачной мостовой, а на тёмном небе висит Луна и лукаво щурится свысока.

- вот кувшин! скорее, налей сполна своего небесного молока!

но молчит Луна, и молчат дома, утопая в вязком полночном сне.

- отчего ты к просьбе моей нема? ведь никто другой не поможет мне! ты висишь на небе который век - неужели там говорят всерьёз, что один единственный человек не достоин пары волшебных слёз? мой великий мастер, мой добрый друг умирает дома, лишённый сил! и поверь мне, он избавлял от мук даже тех, кто молча его просил! ну подай хотя бы какой-то знак - будто дел на небе невпроворот! что же будет… боже, какой дурак! забросал словами небесный свод… попросил у неба молочных рек, а на деле мог бы позвать врача!

он идёт обратно, и мягкий снег босиком бежит по его плечам. подмастерье ловит его рукой и сжимает маленьким кулаком… только снег становится не водой, а течёт меж пальцами молоком!

и Луна смеётся от всей души, наблюдая из-под прикрытых век, как мальчишка держит в руках кувшин и упрямо ловит пушистый снег.

он кричит больному: «принёс, принёс!», поднося напиток к его губам. и старик очнулся от мира грёз, вытирая пот рукавом со лба.

- это правда, мастер! Луна не врёт - вот вы снова живы и полны сил! я отдал бы снегу хоть целый год и для всех несчастных его носил…
- подожди, приятель, да что с тобой? ты о чём, малыш, о каких снегах? и скажи мне, право, какой судьбой я опять стою на своих на ногах!

и мальчишка всё рассказал ему про свои полночные чудеса, про снега и ласковую Луну. и на это мастер ему сказал:

- ты смотри! казалось бы, слаб и мал - а душа сильней, чем у старика. ведь до этой ночи наш мир не знал никакого лунного молока.

(с) AnnyStark

 

этот ноябрь –
выверенно и стильно так –
прямо к тебе толкает. мой ангел, бес ли он?
я бы просила сдаться и отпустить меня,
если бы ты держал меня.
осень
бесится,
ветер срывает крыши в безумной пляске, и
он так красив,
что хочешь-не хочешь – влюбишься.
я бы просила дать мне хоть каплю ясности,
если бы не держалась так за иллюзию
убийственно нежно, жутко очаровательно,
с какой-то глухой тоской, бесконтрольной жадностью.
я бы просила
больше не целовать меня.
если бы больше жизни того не жаждала.

это карма моя такая - любить отшельников!
не нуждающихся ни в ком, по последним данным.
от меня им не нужно ни галстука, ни ошейника,
ни его миниатюры на безымянном.
и не то чтобы я не вышла лицом и разумом,
и не то чтобы от меня никакого проку:
но отшельник любовь чужую единоразово
принимает
и возвращается на дорогу.
из меня ни дороги, ни дома не получается.
сверхчеловек не ищет сверхчеловека.
даже с такой, как я, чудеса случаются.
вне зависимости от Господа, неба, века:
вот придет на порог аскет и, не дай Бог, женится...
и не дай бог, на мне...
да еще поэтов начнет цитировать.

я же сама, увы, та ещё отшельница.
я не жалуюсь.
нет.
просто факт констатирую.

найдётся коса на камень и чтец на автора.
всем, кроме жизни, легче делиться поровну.

мне так нравится улыбаться на эскалаторе
движущимся
в противоположную сторону.

(с) Стефания Данилова

Он так её мучит, как будто растит жену.
Он ладит её под себя — под свои пороки,
Привычки, страхи, веснушчатость, рыжину.
Муштрует, мытарит, холит, даёт уроки.

И вот она приручается — тем верней,
Что мы не можем спокойно смотреть и ропщем.
Она же видит во всём заботу о ней.
Точнее, об их грядущем. Понятно, общем.

Он так её мучит, дрючит, костит, честит,
Он так её мучит — прицельно, умно, пристрастно,
Он так её мучит, как будто жену растит.
Но он не из тех, кто женится, — это ясно.

Выходит, всё это даром: "Анкор, анкор",
"Ко мне, ко мне," — переливчатый вопль тарзаний,
Скандалы, слёзы, истерики, весь декор,
Приходы, уходы и прочий мильон терзаний.

Так учат кутить обречённых на нищету.
Так учат наследного принца сидеть на троне —
И знают, что завтра трон разнесут в щепу,
Сперва разобравшись с особами царской крови.

Добро бы на нём не клином сошёлся свет
И всё сгодилось с другим, на него похожим;
Но в том-то вся и беда, что похожих нет,
И он её мучит, а мы ничего не можем.

...Но, может быть, вся дрессура идёт к тому,
Чтоб после позора, рёва, срыва, разрыва
Она дорастёт и станет равна ему,
А значит — непобедима, неуязвима?

И всё для того, чтоб отринув соблазн родства,
Давясь слезами, пройдя километры лезвий,
Она до него доросла — и переросла,
И перешагнула, и дальше пошла железной?..

А он останется — треснувшая броня,
Пустой стакан, перевёрнутая страница.
Не так ли и Бог испытывает меня,
Чтоб сделать себе подобным — и устраниться,
Да всё не выходит?..

Дмитрий Быков

Андрей Родионов

Дети резали детей
Остро режущим предметом
Про крещение не смей
Говори со мной об этом

Кто их этому учил
И чему ещё научит
Государство — педофил
Да и мы с тобой не лучше

Трое у меня растут
Младший учится в девятом
Старший ходит в институт
Средний — в армии солдатом

Нет, конечно не они
Не в Москве, не в нашем мире
Это где-нибудь в Перми
Или где-нибудь в Сибири

Дети не умеют врать
И не понимают шутки
Стало круто убивать
Дети к моде очень чутки

Сообщение отредактировал Людмила: 01 февраля 2018 - 13:01

солнце золотое лежит на веках, пляшущие тени на тонких ножках вовсе не похожи на человеков, только на богов, да и то - немножко. мы с тобой не боги, скорее, дети - мало ли, что там в паспортах напишут; если обнимает горячий ветер, то иной и вовсе не надо пищи: делаешь глоток - и как будто пьяный, кружишься с тенями почти в обнимку. тайное все стало внезапно явным, мир - как бессловесный счастливый мим, как будто в первый раз до чудес дорвался. мы с тобой - и вправду, похоже, боги; если наши тени кружатся в вальсе на залитой солнцем златым дороге, то иной и вовсе не надо доли. кажется, бессмертие в том и есть, и мы привыкнем скоро и к этой роли - навсегда, навечно остаться вместе, натворить такого, чтоб счастью - тесно в наших обессмерченных оболочках, чтоб оно лилось, как немая песня, чтобы не хотелось поставить точку, только запятые - как кляксы света, спящего на наших закрытых веках.

если мы когда-то поверим в это - превратимся в лучших из человеков.

 

Лаура Грей

Чего действительно хотелось, 
Так это города во мгле, 
Чтоб в небе облако вертелось 
И тень кружилась по земле. 

Чтоб смутно в воздухе неясном 
Сад за решеткой зеленел 
И лишь на здании прекрасном 
Шпиль невысокий пламенел. 

Чего действительно хотелось, 
Так это зелени густой, 
Чего действительно хотелось, 
Так это площади пустой. 

Горел огонь в окне высоком, 
И было грустно оттого, 
Что этот город был под боком 
И лишь не верилось в него. 

Ни в это призрачное небо, 
Ни в эти тени на домах, 
Ни в самого себя, нелепо 
Домой идущего впотьмах. 

И в силу многих обстоятельств 
Любви, схватившейся с тоской, 
Хотелось больших доказательств, 
Чем те, что были под рукой. 

Александр Кушнер

сумасшедшая девка досталась тебе, сумасшедшая –
убегает из дома ночами прямо в молочном ситце,
не боится сырой дороги, болота, зверья и лешего.
эта бестия, видно, проклята... вся деревня её сторонится.

убегает к тебе, как больная, мать и отца опозорив,
необутой она несётся по клеверу, мху и полыни.
говорят, что такое безумие хуже чумы и кори,
и любой, кто его коснётся – тот непременно сгинет.

но она прибегает, упрямая, через камыш и осоку,
ноги вязнут в холодной тине, быстро чернеет платье.
говорят, что пропащая девка, от неё – никакого толка,
кроме жара голодного тела и ледяных объятий.

и зачем тебе эта дура, что уходит с родного порога –
наиграешься и остынешь, как молодой лисёнок.
но она прибегает и падает, будто видит живого бога,
и тогда её мокрый ситец становится слишком тонок.

только ты для неё хуже яда, страшнее ягоды волчьей,
никогда не возьмёшь с собой и не подаришь крова.
всё, что можешь – любить подолгу, чтобы кричала громче,
а потом она убегает и возвращается снова.

ну и что ей останется после тебя – веретено и крынки,
у окна сидеть при лучине и превращаться в тётку.
чтобы ей не состариться здесь, ты задушишь её косынкой,

и положишь ещё не остывшую
в старую утлую
лодку.

 

Пола Шибеева